Искусственный интеллект как вспомогательный инструмент ограничения религиозной свободы в Китае

Введение

Процесс цифровизации общественных отношений переносит в новую плоскость реа­лизацию фундаментальных прав человека, в частности, права на религиозную свободу. К. А. Бингаман, признавая этот процесс необратимым, подчеркивает, что он размывает грань между реальным и виртуальным в аспектах отправления религиозных служб и ритуалов (Bingaman, 2023). Похожей концепции придерживаются Э. Марик и Й. Марик, описывающие цифровое пространство как «современную общественную площадь», объединяющую виртуальные действия с реальными последствиями, а потому требующую особого регулирования (Marique & Marique, 2020). К. Ашраф, в свою очередь, говорит о возможности выделения цифровой религии в самостоятельный институт (Ashraf, 2020). Эту теорию подтверждают его каталонские коллеги, называющие платформы цифровой религиозной активности «новыми общественными пространствами, способствующими созданию социальной идентичности молодых людей» (Bosch et al., 2017).

Появление и развитие онлайн-организаций, оказывающих религиозные услуги, как и общественные отношения, возникающие в процессе онлайн-коммуникации на религиозную тематику, создают дополнительные вызовы, зачастую ведущие к ограничению права на свободу вероисповедания. В частности, рассуждая о феномене онлайн-экстремизма, К. В. Бхатия, обращаясь к результатам исследований Л. Доусана и Д. Коуэна (Bhatia, 2021), отмечает, что неограниченный доступ к созданию, распространению и потреблению онлайн-информации приводит к кризису власти в цифровом пространстве, а также к кризису аутентичности, связанному с содержанием распространяемых материалов.

Указывает на рост онлайн-распространения экстремистских материалов и ОБСЕ¹, в то время как Генеральная Ассамблея ООН² призывает обратить внимание на статистику инцидентов, связанных с использованием цифровых площадок для разжигания ненависти, а также поддержки и финансирования экстремистских групп.

Необходимость защиты от угроз, связанных с растущей цифровизацией всех сфер жизни общества и государства, обсуждается и китайскими учеными. К. Уэй, например, в своей исследовательской работе «Критическая оценка правовой реакции Китая на кибертерроризм» называет кибертерроризм особым видом угрозы стабильности и безопасности государств, а существующее на сегодняшний день китайское законодательство, как и меры по его реализации, характеризует как недостаточные для обеспечения устранения этой угрозы (Wei, 2022). Столь категоричный взгляд на активность в цифровом пространстве косвенно подтверждается исследованиями распространяемого контента, ведущего к «массовой поляризации» отношения в обществе к терроризму и экстремизму (Guan & Liu, 2019).

А. Сабик-эль-Райесс также называет социальные сети в числе основных источников распространения информации, способствующей радикализации населения и, как следствие, актам насилия (Sabic-El-Rayess, 2012). Ссылаясь на заметные психологические изменения, связанные с процессом коммуникации в цифровом пространстве и ведущие к радикализации, ряд ученых в качестве мер предупреждения и противодействия предлагает применять машинное обучение не только для обнаружения определенных типов сообщений, но и для изучения лонгитюдных общедоступных данных социальных сетей с целью выявления индивидуальных изменений в публикациях и определенных типах сообщений (Smith et al., 2020).

Л. Ф. С. Менесес, также говоря о негативных психологических изменениях, называет неконтролируемое распространение непроверенной информации в цифровой среде «кризисом правды» и акцентирует внимание на деструктивном влиянии данного феномена на способность индивида к критическому мышлению (Meneses, 2021). Исследования на фокус-группе из Гонконга во время протестов 2019 г. также доказывают, что демонстрация определенных изображений и видео способна оказывать значительное давление на критическое мышление (Chan, 2019).

Если исходить из анализа материалов предыдущих исследований, становится очевидным, что невозможность применения традиционных механизмов регулирования в сети Интернет стала непосредственной причиной применения искусственного интеллекта (далее – ИИ) в качестве инструмента государственного контроля в цифровом пространстве. На возможность использования его алгоритмов для изучения религиозной активности и непосредственно самой религии указывает Р. Рид, отмечая, что сбор, сортировка и хранение информации неизбежно будут производить впечатление тотальной слежки, и предлагая задуматься о роли религии в принятии обществом тех или иных идей (Reed, 2021).

В то же время современные цифровые технологии могут рассматриваться как вспомогательные инструменты борьбы с преступлениями, направленными на разжигание ненависти по этническому и религиозному признакам, нарушение территориальной целостности и свержение государственной власти и другое за пределами цифрового пространства.

На необходимость использования ИИ органами правопорядка указывают и ряд исследователей (Kao & Sapp, 2022; Fontes et al., 2022), в работах которых упоминается о побочных эффектах злоупотребления использования ИИ, главным среди которых является дестабилизация общества.

Целью настоящей статьи является правовая оценка применения искусственного интеллекта и иных цифровых технологий с целью контроля за религиозной активностью в Китайской Народной Республике (далее – КНР). Для ее достижения в процессе исследования были выявлены особенности реализации права на свободу вероисповедания в КНР, проанализирована статистика преступлений, связанных с экстремизмом и религиозной нетерпимостью, изучены материалы слушания, проведенного Комиссией Соединенных Штатов Америки по международной свободе вероисповедания (US Commission on International Religious Freedom (USCIRF)). В заключительной части сделана попытка прогнозирования дальнейшего развития китайских политики и законодательства по отношению к религиозной свободе.

1. Гарантии и ограничения религиозной свободы

Ст. 36 Конституции КНР устанавливает, что «граждане Китайской Народной Республики обладают свободой вероисповедания»³, закрепляя запреты на принуждение к «вере или неверию» и дискриминацию по религиозному признаку. В то же время ст. 36 содержит важную оговорку: государство обязуется защищать только «нормальную религиозную активность». Притом четкого определения термина «нормальная религиозная активность» в основном законе Китая нет, оно лишь обрисовывается. Исходя из текста, под этим понимается религиозная активность, не нарушающая общественный порядок, не создающая риск вреда здоровью граждан, не содержащая признаков общественной деятельности и не вмешивающаяся в государственную систему образования. Рассматриваемая статья также содержит указание на то, что религиозные группы и отношения, связанные с их деятельностью, не могут находиться под контролем иностранных сил.

В целом же в Китае существует целый пласт законов и иных нормативных правовых актов, нормы которых так или иначе направлены на обеспечение, защиту и регулирование общественных отношений, связанных с реализацией свободы вероисповедания, в числе которых Уголовный кодекс КНР (1997)⁴, Основной закон Гонконга (1997)⁵, Основной закон Макао (1999)⁶, Закон о труде (1985)⁷, Закон об обязательном образовании (1986)⁸, Закон о региональных национальных автономиях КНР (1984)⁹, Закон о собраниях и демонстрациях в КНР (1989)¹⁰, Закон о рекламе¹¹ и др.

Практически каждый нормативный правовой акт КНР гарантирует недопустимость дискриминации по религиозному признаку и неотчуждаемость религиозной свободы. В то же время, изучив китайское законодательство, можно сделать заключение о его направленности на недопустимость проникновения религии в социальные институты, более того, становится очевидным, что Китай стремится к превращению религии в инструмент государственной власти. На это еще в 2005 г., после вступления в силу первой редакции «Положений по делам религии»¹², указывала в своей работе Б. Люн (Leung, 2005).

Более поздние исследования лишь подтверждают попытки китайского правительства «китаизировать», или, иначе говоря, адаптировать религию к системе социалистических ценностей (Lavička, 2021), где конечной целью являются детальное регулирование религиозной деятельности, подавление несанкционированных религиозных групп и уменьшение влияния религии (Lin, 2018). Именно для их достижения государственному регулированию подлежат абсолютно все религиозные отношения, которые в какой-либо степени затрагивают интересы государства и общества.

В качестве гарантии обеспечения свободы вероисповедания данные нормы закреплены в ст. 6 «Положений по делам религий»¹³ (2017). Кроме того, 1 марта 2022 г. в Китае в силу вступили «Меры по администрированию предоставления религиозных услуг в Интернете»¹⁴ – резонансный подзаконный нормативный правовой акт, принятый Государственным управлением по делам религий совместно с Государственным управлением информации в Интернете, Министерством промышленности и информационных технологий, Министерством общественной безопасности и Министерством государственной безопасности КНР. Он стал логическим продолжением «Закона о кибербезопасности граждан КНР»¹⁵ (2017), «Положения по делам религий»¹⁶ (2017), а также «Мер по администрированию предоставления информационных услуг в интернете»¹⁷ (2000). Очевидно, что его принятие было ответом на появление услуг по виртуальному отправлению религиозных ритуалов, расцвет которых пришелся на период пандемии коронавируса. Так, например, в Китае появились приложения для виртуального возжигания благовоний, чаты для чтения мантр и молитв и иные способы проявления религиозной активности в цифровом пространстве.

В официальном пресс-релизе к «Мерам по администрированию предоставления религиозных услуг в Интернете»¹⁸, опубликованном на сайте Комиссии по делам национальностей и религий провинции Чжэцзян, говорится о необходимости стандартизации онлайн-сервисов с религиозной тематикой. Там же Государственное управление по делам религий делает акцент на том, что цифровое пространство Китая не может рассматриваться как «особая зона религиозной деятельности» или «анклав религиозного и общественного мнения».

Вступивший в силу нормативный правовой акт¹⁹ устанавливает стандарты предоставления религиозных услуг и распространения любой религиозной информации. Так, согласно ст. 6 только зарегистрированные на территории Китая организации могут осуществлять данную деятельность, любое участие в ней иностранцев запрещается. Положения этой статьи распространяются на любую информацию, связанную с религией, в том числе визуальную, распространение которой происходит через интернет-сайты, приложения, форумы, блоги, микроблоги, мессенджеры, онлайн-трансляции и т. д. Притом необходимо помнить, что в Китае официально признаются только пять религий²⁰: буддизм, даосизм, ислам, протестантизм и католицизм. А это означает, что представители других конфессий, прежде занимавшиеся миссионерской деятельностью и отправляющие религиозные услуги на территории Китая онлайн, отныне лишены такой возможности.

Международная реакция на разработку и применение подобных мер не заставила себя ждать. 13 сентября 2022 г. Комиссия Соединенных Штатов Америки по международной свободе вероисповедания (US Commission on International Religious Freedom (USCIRF)) провела слушания²¹, в ходе которых в адрес Китая прозвучали обвинения в препятствии реализации права на свободу вероисповедания на трех уровнях: публичном, частном и цифровом.

Из показаний свидетелей слушания следовало, что китайское правительство применяет современные цифровые технологии:

– для отслеживания местонахождения верующих;

– отслеживания любой активности пользователя как в цифровом пространстве, так и в реальной жизни;

– распознавания речи;

– распознавания лиц;

– сбора информации о ведении религиозных групп в сети Интернет.

Из материалов слушания следует, что вступление в силу «Мер по администрированию предоставления религиозных услуг в Интернете»²², по заявлению обвиняющей стороны, способно усугубить религиозные гонения в стране. КНР также обвинили в том, что избранный курс на укрепление народного единства и «китаизацию» религий на самом деле нацелен на истребление традиционной культуры и ценностей. Применение же современных технологий, в том числе технологий ИИ в качестве вспомогательного инструмента реализации данного нормативного правового акта, было охарактеризовано как проявление «цифрового авторитаризма». Кроме того, сторона обвинения потребовала применения к Китаю санкций и мер, направленных на нарушение его суверенитета, включая вмешательство США во внутреннюю политику страны.

Ранее аналогичные обвинения были предъявлены КНР Управлением Верховного комиссара ООН по правам человека²³ в докладе о нарушении прав человека в Синьцзяне.

2. Правовая база для установления контроля за религиозной активностью

Общим основанием применения технологий ИИ для обеспечения цифровой безопасности и борьбы с киберпреступностью, в том числе с распространением экстремистских религиозных материалов, являются следующие статьи Закона о кибербезопасности граждан КНР²⁴:

– ст. 21, согласно которой операторы связи обязаны классифицировать и хранить в течение полугода журналы сетевой активности пользователей;

– ст. 46, запрещающая создавать сайты и коммуникационные группы для использования в противозаконных целях либо для распространения противозаконной информации;

– ст. 47, обязующая операторов связи усилить управление информацией, публикуемой пользователями, и немедленно прекращать передачу данных в случае выявления противоправной активности, а затем принять меры по обработке и ликвидации данных, нарушающих законодательство страны. Сохраненные доказательства должны быть направлены в компетентный орган;

– ст. 51, утверждающая создание государственной системы мониторинга цифровой безопасности. Как следует из данной статьи, государственные департаменты кибербезопасности и информатизации обязаны осуществлять общую координацию других релевантных департаментов с целью улучшения эффективности сбора, анализа и представления информации о кибербезопасности с целью раннего предупреждения рисков нарушения цифровой безопасности;

– ст. 58, позволяющая применять временные меры к сетевым коммуникациям в определенных районах, в том числе меры по их ограничению для защиты национальной безопасности и общественного порядка, а также в качестве реагирования на крупные происшествия, подрывающие безопасность общества;

– ст. 68, предусматривающая ответственность для операторов связи за неприменение мер реагирования в случае выявления распространения противозаконной информации.

Данные нормы Китай намерен применять и к регулированию генеративного ИИ. Например, ст. 12 проекта «Мер по управлению услугами генеративного ИИ»²⁵ приравнивает поставщиков таких услуг к производителям контента и обязывает следить, чтобы сгенерированные тексты, фото- и аудиовизуальные материалы не были дискриминирующими по какому-либо признаку. В этом же проекте ст. 19 предусматривает ответственность и для пользователей услуг генеративного ИИ за создание противоправных материалов.

3. Применение искусственного интеллекта для реализации контроля за религиозной активностью

Не меньший интерес представляет и то, как именно планируется реализовывать положения «Мер по администрированию предоставления религиозных услуг в Интернете»²⁶. В вышеупомянутом официальном пресс-релизе говорится, что заниматься этим будут совместно Государственное управление по делам религий, Государственное управление интернет-информации, Министерство промышленности и информационных технологий, Министерство общественной безопасности и Министерство государственной безопасности, а значит, и аффилированные с ними компании, например, такие как:

– iFLYTEK Co., Ltd.²⁷ – китайская государственная компания, применяющая ИИ для изучения и распознавания речи, включая редкие языки и диалекты (в том числе тибетский и уйгурский);

– CloudWalk Technology Co., Ltd.²⁸ – занимающаяся технологиями распознавания человеческого лица, тела и голоса, данная компания, как следует из информации, размещенной на ее официальном сайте, также занимается профилированием и изучением паттернов поведения;

– China Electronics Technology Group Corporation²⁹ – еще одна государственная компания, занимающаяся в том числе разработками программного обеспечения и инновациями в области обеспечения безопасности и применения ИИ;

– Qihoo 360³⁰ – провайдер бесплатной интернет- и мобильной безопасности, которой принадлежат 360 Total Security, 360 Mobile Security, 360 Security и другие продукты для обеспечения национальной безопасности с применением технологий ИИ. Компания также занимается обучением специалистов в данной отрасли;

– Huawei Technologies³¹ – один из крупнейших производителей телекоммуникационного оборудования в мире. Из размещенных на официальном сайте компании в общем доступе рекламных материалов следует, что их разработки могут помочь идентифицировать индивидов по голосу, управлять идеологическим перевоспитанием заключенных, отслеживать политических активистов, использовать технологию распознавания лиц для отслеживания покупателей и т. д. Компания также занимается разработками программного обеспечения, позволяющего использовать сканирование лица в целях передачи информации органам правопорядка.

Помимо этого, не стоит забывать, что технологии ИИ для контроля за рели­гией используются и вне пределов цифрового пространства. В частности, Hangzhou Hikvision Digital Technology Co., Ltd., если верить данным Комиссии США по международной религиозной свободе³² за 2019 г., к 2035 г. планирует установить камеры в 967 мечетях, что позволит им не только отслеживать при помощи системы распознавания лиц всех посетителей, но и следить за тем, насколько проповеди отвечают букве закона. Исходя из положений ст. 9 «Положения Синьцзян-Уйгурского автономного района о деэкстремификации»³³ (2017), ИИ будет распознавать следующие признаки экстремизма:

– ношение бурки, закрывающей лицо, либо попытки заставить других носить данный вид одежды, а также ношение иных экстремистских символов (п. 7);

– распространение идей религиозного фанатизма посредством ношения большой бороды и/или использования определенных имен (п. 8);

– заключение брака либо расторжение оного по религиозным обычаям без государственной регистрации.

Отдельного внимания заслуживает п. 5 рассматриваемого акта, где в качестве проявления экстремизма указывается отказ от пользования телевидением и радио, а это предполагает наличие автоматизированного мониторинга данного вида активности.

4. Статистика преступлений как основание установления контроля за религиозной активностью

Контроль за религиозной активностью в проблемных регионах, в особенности в Синьцзян-Уйгурском автономном округе (далее – СУАР), как следует из Белой книги китайского правительства «Борьба с терроризмом и экстремизмом и защита прав человека в СУАР»³⁴ (2019), является частью государственной программы по борьбе с терроризмом и экстремизмом, направленной на защиту представителей других конфессий и этнических групп и защиту прав человека в целом.

В этом же документе приводится следующая статистика преступлений, сопряженных с сепаратизмом и религиозным экстремизмом, с примечанием о том, что она не является полной:

а) террористические акты и угроза общественной безопасности:

– 05.02.1992 – подрыв двух пассажирских автобусов в Урумчи (3 убитых, 23 ране­ных);

– 25.02.1997 – подрыв трех пассажирских автобусов в Урумчи (9 убитых, 68 раненых);

– 23.05.1998 – террористы разместили более 40 самовоспламеняющихся устройств в людных местах в Урумчи, что привело к 15 случаям поджогов;

– 07.03.2008 – попытка взрыва борта на рейсе CZ6901 из Урумчи в Пекин;

– 30.06.2011 – в Кашгаре двое террористов завладели грузовиком, убив водителя, а затем умышленно совершили наезд на толпу. После этого они напали с холодным оружием на пешеходов (8 убитых, 27 раненых);

– 31.06.2011 – в Кашгаре террористы напали с холодным оружием на пешеходов (6 убитых, 16 раненых);

– 29.07.2012 – попытка захвата борта на рейсе GS7554 из Хотана в Урумчи;

– 28.10.2013 – теракт в центре Пекина: террористы направили джип с 31 бочкой бензина в сторону туристов и дежурных полицейских, после чего подожгли его (2 убито, 40 ранено);

– 01.03.2014 – террористы с холодным оружием атаковали людей на железнодорожной станции в Куньмине (31 убит, 141 ранен);

– 30.04.2014 – один террорист атаковал пассажиров на железнодорожной станции Урумчи, второй в это же время привел в действие взрывное устройство (3 убито, 79 ранено);

– 22.05.2014 – пятеро террористов на легковых автомобилях въехали в толпу в Урумчи, после чего привели в действие взрывное устройство (39 убито, 94 ранено);

– 18.09.2015 – террористы атаковали угольную шахту в округе Аксу (16 убито, 18 ранено);

б) убийства религиозных лидеров:

– 24.08.1993 – двое террористов предприняли попытку убийства имама Муллаха Абулици в Кашкаре;

– 22.03.1996 – двое в масках застрелили вице-президента Исламской Ассоциации Уезда Токсу и помощника имама Акемусидике Аджи;

– 12.05.1996 – предпринята попытка убийства вице-президента исламской ассоциации Китая, президента Исламской ассоциации Синьцзяна и хатипа мечети Ид Ках в Кашгаре Аронгхан Аджи;

– 06.10.1997 – был застрелен старший мулла Юнуси Сидике, член Китайской исламской ассоциации, президент Аксуской исламской ассоциации и имам Большой мечети уезда Бай;

– 27.01.1998 – застрелен Абулиджи Аджи, имам Большой мечети уезда Бай;

– 30.10.2014 – старший мулла Джума Тайер, вице-президент Исламской ассоциации Синьцзяна и имам мечети Ид Ках, был зверски убит тремя террористами по пути домой после утренней молитвы Фаджр;

в) нападения на государственные органы и общественные беспорядки:

– 05.04.1990 – группа террористов в количестве более 200 человек совершила нападение на здание правительства поселка Барен Актюньского района Кызылсуйской Киргизской автономной префектуры, похитив 10 человек и убив 6 сотрудников полиции;

– 27.08.1996 – атакована резиденция правительства поселка Цзянгэлеси округа Ечэн префектуры Кашгар, убиты заместитель главы поселка, дежурный полицейский и трое охранников;

– 05–08.02.1997 – в ходе беспорядков в Инине 7 человек погибли и 198 получили ранения;

– 24.10.1999 – вооруженное нападение на полицейский участок в поселке Саили уезда Зепу префектуры Кашгар. Один охранник общественной безопасности убит, второй ранен. Также ранения получили один находящийся под стражей и один полицейский;

– 05.07.2009 – беспорядки в Урумчи: тысячи террористов совершили нападения на мирных жителей, правительственные органы, сотрудников органов общественной безопасности и полиции, жилые дома, магазины и объекты общественного транспорта, в результате чего 197 человек погибло и более 1700 человек получили ранения;

– 04.08.2008 – террористы въехали на угнанном самосвале в пограничников, участвовавших в учениях в городе Кашгар, после чего бросили самодельные гранаты. 16 человек погибли и 16 получили ранения;

– 23.04.2013 – общественные работники обнаружили террористов, производящих взрывчатку в частном доме в Селибуя, и были убиты на месте. Далее террористы совершили нападение на сотрудников местных органов власти и полицейских, в результате чего 15 человек погибли и 2 получили тяжелые ранения;

– 26.06.2013 – совершены нападения на полицейский участок, патрульных, резиденцию местного правительства и строительные площадки в Лукэцине – 24 человека погибли и 25 получили ранения;

– 28.07.2014 – террористы с ножами и топорами напали на здание правительства и полицейский участок города Айликсиху. Затем некоторые из них двинулись в город Хуанди, где они напали на мирных жителей – 37 человек погибли и 13 получили ранения;

– 21.09.2014 – совершены нападения на полицейский участок и фермерский рынок города Янся, полицейский участок города Тирекебажа и магазин в уездном центре Лунтай Байингольской автономной префектуры Монголии – 10 человек погибло, 54 получили ранения;

– 28.12.2016 – террористы въехали во двор здания правительства уезда Моюй, привели в действие самодельное взрывное устройство и напали на сотрудников правительства – 2 человека погибли и 3 получили ранения.

Приведенную в указанной Белой книге правительства³⁵ статистику не представляется возможным ни подтвердить, ни дополнить из иных официальных источников, так как доступ к данным либо заархивирован, либо ограничен для иностранцев. В целом возникают сомнения относительно точности статистических данных, находящихся в открытом доступе. Так, исходя из материалов, приведенных Бюро по борьбе с терроризмом и противодействию насильственному экстремизму36, в Китае не было зарегистрировано ни одного террористического акта или актов экстремизма, сопряженных с применением насилия, с 2016 г. Чему противоречит ранее приведенное сообщение о взрыве самодельного устройства и гибели пятерых человек недалеко от уезда Пишан в СУАР в 2017 г.³⁷ Отчет Народной прокуратуры СУАР за 2017 г.³⁸ никак не выделяет данный инцидент в общей статистике преступлений.

Согласно отчету правозащитной организации Human Rights Watch³⁹, со ссылкой на предположительно официальную статистику, предоставленную КНР, с 2017 по 2022 г., на февраль 2022 г. общее число обвинительных приговоров по статьям, связанным с экстремизмом, в данном регионе составило 540 826. В этом же отчете еще раз делается акцент на том, что Китай регулярно засекречивает полные данные, в том числе полностью закрыт доступ к приговорам судов и невозможно получить информацию, за совершение каких именно преступлений, сопряженных с экстремизмом, эти приговоры были вынесены.

Довольно впечатляющую статистику приводит в уже ранее упомянутом исследовании К. Уэй (Wei, 2022), согласно которой, в XXI в. терроризм в Китае перешел в цифровое пространство и основными его проявлениями на всей территории страны стали вспомогательные действия, ведущие к таким реальным террористическим актам и нарушениям общественного порядка, как использование Интернета для распространения противоправной информации, подстрекательства к совершению преступлений и пропаганды, связанной с экстремизмом (64 %), владение аудиовизуальными материалами или другими предметами, которые могут быть использованы для совершения терактов (33,9 %).

5. Применение искусственного интеллекта и цифровых технологий за контролем религиозной активности в проблемных регионах

Говоря о СУАР, следует учитывать, что основой установления цифрового контроля за реализацией права на свободу вероисповедания там является локальный нормативный правовой акт «Положение Синьцзян-Уйгурского автономного района о деэкстремификации»⁴⁰ (2017). В том числе п. 13 ст. 9 данного акта запрещает «публикацию, распространение, скачивание, хранение аудио- и видеоматериалов экстремистского содержания», равно как и доступ к таким материалам, а ст. 26 наделяет департаменты телекоммуникаций и операторов телекоммуникаций правом заниматься мониторингом систем и применять технические меры к обмену голосовыми текстовыми сообщениями, разговорам по мобильной и телефонной связи и использованию других телекоммуникационных инструментов. В случае выявления информации экстремистского содержания оператор обязан прервать трансмиссию, удалить все релевантные материалы, зафиксировать доказательства и доложить о произошедшем. В то же время ст. 3 дает определение религиозному экстремизму – это «распространение радикальной религиозной идеологии посредством высказываний и действий, отрицание нормального производства и жизнедеятельности и воспрепятствование им» и «предложения и действия с использованием искажения религиозных учений или других средств для разжигания ненависти или дискриминации и пропаганды насилия». «Положение Синьцзян-Уйгурского автономного района о деэкстремификации»⁴¹ является частью кампании «Мощный удар по терроризму», разработанной в целях борьбы с экстремизмом и терроризмом в СУАР⁴².

Полагаем, что технологии ИИ будут применяться и для цифрового контроля в Тибете. Несмотря на то, что общественные беспорядки в этом регионе не принято относить к террористической активности, учитывая его исторические взаимоотношения с Китаем, последний опасается нового роста сепаратистских настроений в нем. В качестве основной предпосылки таких опасений здесь нужно рассматривать протесты, устроенные буддийскими монахами в марте 2008 г. в Лхасе и переросшие в массовые беспорядки, во время которых, помимо всего прочего, был совершен поджог главной мечети города (Van Wie Davis, 2009)⁴³. На сегодняшний день достаточно проб­лематично получить доступ к официальной статистике, но Ван Ви Дэйвис в своем исследовании этого вопроса, со ссылкой на данные, предоставленные местным правительством, указывает, что во время протестов погибло 16 человек, четверо из которых – работники отеля и хозяева магазинов, умышленно сожженные заживо.

Также в марте 2008 г. протестующие с самодельными взрывными устройствами атаковали офисы правительства, полицейские участки, госпитали, школы, банки и рынки под лозунгом «Свободу Тибету!» в юго-западной части провинции Сычуань. Ван Ви Дэйвис, со ссылкой на данные полиции, указывает, что нападения были организованы буддийскими монахами и направлены в том числе против мусульманской части населения, в связи с чем 15 марта 2008 г. полиция была вынуждена оцепить мусульманский квартал Лхасы⁴⁴.

Правительство Китая приняло ряд превентивных мер для дерадикализации Тибета, из которых наибольший интерес для данного исследования представляет вступившее в силу «Положение о создании образцовой зоны этнического единства и прогресса в Тибетском автономном районе»⁴⁵ (2020). Положение это направлено в первую очередь на уже упомянутую ранее «китаизацию» религии и интеграции в нее идеи этнического единства, как следует из ст. 19 данного нормативного акта. К идее национального единства и прогресса обязаны призывать и онлайн-агентства – эта норма закреплена в ст. 27. На санкции же указывает ст. 46 – наказание предусмотрено за подрыв идеи национального единства и прогресса путем распространения слухов, производства информации либо посредством занятия решительной противостоящей позиции. Отдельного внимания заслуживает ст. 24, согласно которой озвученные выше идеи тибетцы должны продвигать в семьях, чтобы, как уже следует из ст. 34, воспитывать образцовых граждан.

Выводы

Результаты проведенного исследования выявили, что Китай стремится создать правовую базу для государственного регулирования общественных отношений, возникающих в процессе реализации права на свободу вероисповедания, в целях сохранения народного единства, общественного порядка и территориальной целостности страны. В то же время китайский законодатель пытается своевременно отвечать на такие вызовы современности, как распространение экстремистских материалов и радикализация населения в цифровом пространстве, в частности, посредством создания и распространения противоправного контента с использованием генеративного ИИ. Реализация же законов и иных нормативных правовых актов, направленных на контроль и ограничение религиозной свободы, включая так называемые китаизацию и деэкстремификацию населения отдельных регионов, обеспечиваются, помимо прочего, применением технологий ИИ. Перечисленные меры обусловлены существованием реальных угроз территориальной целостности и стабильности КНР, а также безопасности граждан этой страны, что следует из резуль­татов проведенного анализа статистики преступлений на почве этнической и религиозной нетерпимости, сопряженных с массовыми беспорядками и террористическими актами, конечной целью которых являлся выход определенных регионов из состава государства.

Согласно ст. 36 Конституции КНР⁴⁶, государство обязуется защищать только «нормальную религиозную активность», т. е. такой вид реализации религиозной свободы, который не нарушает общественного порядка, не угрожает жизни и здоровью граждан, не подстрекает к свержению государственного строя и т. д. Данная статья является отправной точкой для всей китайской политики и, соответственно, законодательства в отношении религии. Таким образом, принятые на основе ст. 36 законы и иные нормативные правовые акты изначально обязаны соответствовать Конституции.

Не противоречащим основному закону, на первый взгляд, кажется и применение ИИ с целью распознавания содержания текстовых и аудиовизуальных сообщений, в том числе, как можно полагать из ст. 34 «Положения о создании образцовой зоны этнического единства и прогресса в Тибетском автономном районе»⁴⁷, в личных беседах между членами семей, ведь ст. 40 Конституции КНР предусматривает ограничение тайны переписки в случаях, необходимых для обеспечения национальной безопасности. Тем не менее та же статья четко устанавливает, что осуществлять такую деятельность могут исключительно органы уголовного розыска, органы общественной безопасности или органы прокуратуры, но ни в коем случае не организации и физические лица. Привлечение сторонних организаций и специалистов для реализации «Мер по администрированию предоставления религиозных услуг в Интернете», которое, как следует из официального пресс-релиза к данному нормативному правовому акту, планируется совместно Государственным управлением по делам религий с Государственным управлением информации в Интернете, противоречит данной норме.

Более того, превентивные меры по распространению экстремистских материалов, предполагающие вмешательство в переписку и другие виды общения посредством телекоммуникации, предусмотренные «Мерами по администрированию предоставления религиозных услуг в Интернете»⁴⁸, «Мерами по администрированию предоставления информационных услуг в Интернете»⁴⁹ и Законом о кибербезопасности⁵⁰, противоречат нормам международного права. В частности, ст. 12 Всеобщей декларации прав человека⁵¹, не допускающей вмешательства в частную жизнь и тайну корреспонденции, а также ст. 19, согласно который каждый имеет право на свободу убеждений и распространения своих идей.

Отдельно стоит отметить, что указанные нормативные правовые акты, а также «Положение о создании образцовой зоны этнического единства и прогресса в Тибетском автономном районе»⁵² и «Положение Синьцзян-Уйгурского автономного района о деэкстремификации»⁵³ вкупе с самой ст. 36 Конституции КНР находятся в противоречии со ст. 18 Всеобщей декларации прав человека⁵⁴, гарантирующей каждому свободу мысли, совести и вероисповедания, соответственно, нормам международного права не отвечают и попытки реализовать их в цифровом пространстве, в том числе такие, как использование генеративного ИИ для распространения государственной идеологии и иных видов пропаганды, целью которых является воздействие на формирование убеждений граждан.

Проведенное исследование также показало, что контроль за религиозной активностью в Китае имеет разную степень в зависимости от региона и предусматривает особые, усиленные меры в этнических автономиях, таких как СУАР и Тибет. Исходя из этого, очевидным становится, что «Положение о создании образцовой зоны этнического единства и прогресса в Тибетском автономном районе»⁵⁵ и «Положение Синьцзян-Уйгурского автономного района о деэкстремификации»⁵⁶ находятся в противоречии с нормами ст. 33 Конституции КНР, согласно которой все граждане Китая равны перед законом. Соответственно, любые меры по их применению, включая использование «умных» камер в отдельных регионах, помогающих собирать и сортировать информацию о внешнем виде, паттернах поведения прихожан и т. д., а также содержания речей во время отправляемых религиозных ритуалов и служб, противоречат основному закону государства и расходятся с нормами международного права, в частности, с положениями Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации⁵⁷. С нормами, закрепленными в данной конвенции, ратифицированной Китаем, не согласуется и политика народного единства, предполагающая принудительную «китаизацию» этнических меньшинств и их верований.

Об особенностях мер, помогающих гомогенизировать Китаю свое население, упоминается в совместном исследовании С. Джименез-Товар и М. Лавичка, посвященном изучению внедрения правительством определенных идей с использованием аудиовизуальных и других средств, влияющих на формирование национальной идентичности (Jiménez-Tovar & Lavička, 2020).

В другом своем исследовании М. Лавичка (Lavička, 2021) доказывает, что в СУАР действуют более строгие правила, которые он истолковывает как попытку искоренить религию в регионе, в том числе посредством отлучения молодого поколения от религиозных традиций и обычаев. Впрочем, важно понимать, что этот процесс начался задолго до появления в Китае пропаганды социалистических ценностей и берет свое начало в конфуцианстве (Ma, 2006). Тем не менее следование этому курсу в XXI в. вступает в прямое противоречие со ст. 4 указанной конвенции, направленной на борьбу с идеями этнического превосходства. Впрочем, было бы несправедливо утверждать, что ее положения не исполняются китайским правительством хотя бы частично. Например, из текста Белой книги «Борьба с терроризмом и экстремизмом и защита прав человека в СУАР»⁵⁸ следует, что Китай исполняет обязанности по противодействию распространения идей этнического и религиозного превосходства уйгурскими мусульманами, но противоборство их распространению с использованием современных цифровых технологий для пропаганды схожих же идей нельзя рассматривать в качестве адекватной меры реагирования, отвечающей требованиям данной конвенции и нормам обычного международного права.

Исходя из выводов исследования, можно утверждать, что в Китае существует развитая правовая база для применения технологий ИИ в качестве инструмента регулирования религиозной активности, а его использование государственными органами и иными организациями в данных целях отвечает нормам китайского законодательства. В то же время само китайское законодательство содержит ряд коллизий и пробелов, что может препятствовать корректной реализации норм, направленных как на обеспечение гарантии прав и свобод граждан, так и на их ограничение. Более того, ряд национальных китайских законов и нормативных правовых актов, во исполнение которых предполагается применять ИИ, вступает в противоречие с международными конвенциями, ратифицированными КНР.

На сегодняшний день нет оснований полагать, что Китай изменит свою политику по распространению государственного регулирования на цифровое пространство, с которым взаимодействуют его граждане, и прекратит применение ИИ в качестве инструмента контроля как в нем, так и за его пределами. Следовательно, и национальное законодательство КНР будет развиваться в направлении установления государственного контроля не только за общественными отношениями, но и за самим ИИ и его обучением (так, проект «Мер по управлению услугами генеративного интеллекта»⁵⁹ обязывает переучивать генеративный ИИ в случаях создания им противоправных материалов, либо материалов, которые могут быть использованы для совершения противоправных деяний). Проведенный анализ также установил, что китайский законодатель старается оперативно реагировать на пробелы и коллизии в праве, а потому можно предположить, что озвученные выше внутренние противоречия в национальном законодательстве страны вскоре будут устранены.

Учитывая сложившуюся геополитическую ситуацию, можно предположить, что при дальнейшем усилении давления на Китай со стороны стран Запада, в том числе при применении мер воздействия «Глобального режима санкций ЕС за нарушения прав человека», КНР больше не сможет оправдывать существующие ограничения ст. 29 Всеобщей декларации прав человека⁶⁰, допускающей их «с целью обеспечения должного признания и уважения прав и свобод других и удовлетворения справедливых требований морали, общественного порядка». На факт игнорирования Коллективным Западом угроз территориальной целостности и общественной стабильности Китая под эгидой защиты прав человека уже указывают китайские академики (Ji, 2014). При таком развитии событий Китай может либо самостоятельно выйти из международных конвенций и организаций, членство в которых препятствует развитию по выбранному политическому курсу и подрывает государственный суверенитет, либо будет из них исключен – такой прецедент уже сложился, когда из Совета Европы была исключена Российская Федерация.